Прогулки с Хальсом - Страница 113

113

— Хальс считает, что национальное искусство живо до тех пор, пока оно самобытно, — объяснил осведомленный художник. — Он, видите ли, презирает подражателей… — Художник обиженно запыхтел и выставил вперед картину, написанную в духе французской пасторали. — А я так скажу: покупатель доволен — значит, и я доволен. Все остальное — ерунда…

Старик брел домой, опираясь на палку. Путь неблизкий, есть время обдумать увиденное. Ну о картинах думать нечего, нет там пищи для ума, сплошные бездарные копии чужих полотен. Но эти молодые люди! Откуда они такие взялись? Почему одеты по иностранной моде? Почему так благоговеют перед всем французским? Почему ставят перед собой только одну задачу: угодить покупателю? Разве настоящее искусство кому-то угождает? Нет! Оно заставляет думать не только зрителя, но и творца. В первую очередь — творца! Нынешние покупатели думать не любят, ленятся, и художники разленились следом за ними. В моду вошла безликая глянцевая красота чужих пейзажей и выхолощенные, вылизанные портреты. Смотришь на них, и кажется, будто лица разгладили утюгом: ни морщинки, ни пятнышка, сплошная мертвечина… Странные времена, странные нравы.

Так, бормоча себе под нос, старик добрался до старого дома на окраине Харлема. Кашляя, вошел в маленькую тесную комнатку, заваленную старыми холстами, дрожащей рукой зажег свечи и сел на стул, стоявший перед старым деревянным подрамником. На подрамнике был холст с почти законченным автопортретом. Невеселое зрелище, но что делать? Денег, чтобы платить натурщикам, больше нет, а заказчики… Когда же у него в последний раз побывал заказчик?

Старик оглянулся и безошибочно выделил взглядом портрет мужчины, висевший на стене. Этот человек пришел к Франсу Хальсу восемь лет назад. Стены маленькой темной комнаты словно раздвинулись, наполнились воздухом и светом, такое ощущение внутренней силы источал вошедший человек.

— Я имею честь видеть господина Франса Хальса? — спросил незнакомец звучным голосом, в котором слышались властные нотки.

Франс молча поклонился, удивленный нежданным визитом.

— Прошу прощения, что не называю своего имени, но на это есть серьезные причины. Я бы хотел заказать вам портрет. — Незнакомец снял шляпу и обвел быстрым взглядом тесную мастерскую. — Если вы не слишком заняты, приступим прямо сейчас. Через две недели я должен уехать из города.

Обрадованный Франс живо установил подрамник, закрепил на нем чистый холст. Дело было не только в том, что впервые за много лет к нему пришел заказчик и появилась возможность получить деньги. Просто Франс ужасно истосковался по настоящей работе, а внешность незнакомца выдавала личность незаурядную и яркую. Одет он был просто, но что-то подсказывало Франсу, что незнакомец занимает высокое общественное положение. Купец, богатый торговец? Франс внимательно вглядывался в красивое лицо с высоким лбом и широкими скулами, крупный нос с тонко вырезанными ноздрями, жесткую линию рта. Нет, не похож незнакомец на удачливого торговца. Холодный твердый взгляд выдает человека, привыкшего командовать. Нежданый гость напомнил ему знаменитого адмирала де Ритёра, которого Франс видел в Амстердаме. Вполне возможно, что этот человек тоже моряк.

Незнакомец встал в непринужденную уверенную позу и прижал шляпу к правому боку.

— Так хорошо?

— Прекрасно, — откликнулся Франс, быстро размешивая краски. — Вы не устанете стоять? Может быть, подать вам стул?

— Я не устану, — спокойно ответил незнакомец и не солгал.

Он простоял перед художником три часа, не издав ни одного вздоха. Сначала сеанс проходил в молчании, потом незнакомец разговорился, увлекся, начал рассказывать о далеких землях, где ему довелось побывать. Бледные щеки покрылись легким румянцем, холодные глаза ожили и потеплели. Незнакомец говорил о побережье Бразилии, где недавно была открыта торговая голландская фактория, африканских землях за мысом Доброй Надежды, богатых залежами алмазов, новом городе Кейптауне, который недавно начали строить голландские переселенцы…

Франс слушал и все больше убеждался в том, что не ошибся: незнакомец был моряком. Да не простым матросом, а боевым капитаном, участвовавшим в сражениях! Об этом говорил тонкий шрам, шедший через всю щеку к подбородку, привычная небрежность, с которой рука незнакомца лежала на эфесе шпаги, цепкий острый взгляд опытного фехтовальщика. Перед художником стоял человек, который всю жизнь управлял своими страстями и никогда не допускал, чтобы они управляли им. Франс забыл о времени и почти огорчился, когда незнакомец объявил, что на сегодня довольно. Он отстегнул от пояса кошель, положил его на стул и заговорил, словно отдавая распоряжения:

— Мне говорили, что ваш гонорар составляет две тысячи гульденов. Тут ровно половина. Через две недели я уеду из города, а когда вернусь — заберу портрет и расплачусь с вами полностью. Это случится примерно через два месяца. — Незнакомец поклонился и пошел к дверям. Перед тем как выйти, он оглянулся и добавил: — Тогда я назову вам мое имя, и вы поймете, почему я не мог сделать этого раньше.

Так сказал незнакомец восемь лет назад. Но ни через два месяца, ни через два года он не явился за своим портретом. Так и остался стоять в гордой непринужденной позе посреди мрачной темной комнаты. И Франс, выждав третий год, написал на оборотной стороне холста: «Портрет неизвестного господина. 1652 год от Р. Х.».

Франс вернулся к почти законченному автопортрету, поправил зеркало, стоявшее справа, и принялся за работу. Кисть наносила тонкие, почти невидимые глазу штрихи. Время шло незаметно, свечи медленно оплывали, роняли восковые капли на треснувшую каминную полку. Наконец силы кончились, и Франс уронил затекшую руку на колено.

113